Дима впервые отдыхал в Пицунде, куда отправился дикарем по совету своего друга Володи. Он поведал ему о том, что у него там есть одна знакомая бабуся, у которой по сходной цене вполне можно припарковаться на пару недель. Зато море там - просто отпад!
     Сойдя на аэропорту в Сочи, Дима нашел автобус, идущий до Пицунды, погрузил чемодан и баул с вещами в открытый багажник, устроенный в подбрюшьи автобуса и сел у окна. Он всегда в новых краях любил созерцать местные пейзажи, обращал внимание на архитектуру, на растительный мир и разгуливающих людей. Люди на югах заметно преображались, сбрасывая груз забот и одновременно заражаясь от здешних завсегдатаев беспечностью и раскованностью во взаимоотношениях с окружающими.
     Так в одном из кафе на побережье Пицунды Дима познакомился с местным парнем, который работал спасателем на пляже пансионата журналистов. Его звали Гурам. Он был не то абхазец, не то грузин. Внешне Дима не умел отличать их, но парень оказался веселым, к тому же большим бабником. Благодаря этому знакомству Дима смог неплохо провести время в компании молодых и современных девочек, с которыми было легко и просто. С одной из них парень сошелся довольно близко, но вглубь своей души пускать свою новую пассию он все-таки не захотел. В его сердце давно и прочно заняла место другая женщина, с которой, к сожалению, ничего не получалось.
     В автобусе, битком набитом людьми, Дима решил съездить в Гагры, чтобы охватить как можно больше мест, где ему довелось побывать. Он притулился на задней площадке, а впереди него оказалась девушка. Она стояла спиной к нему, а его так вдавили в нее, что они на целых полчаса слились в одно целое. Сначала Дима пытался хоть как-то отодвинуться от этой дамы, но все попытки были тщетны. Конечно, девушка не могла не почувствовать присутствие возбужденного мужчины, из-за чего Дима сначала страшно сконфузился, а потом, не имея возможности скрыть возбуждение, смирился с этим обстоятельством. Самая мужская часть Димы вписалась в промежуток между дамских ягодиц, отчего та порозовела до кончиков ушей: это Дима увидел тотчас же. Даже пришел на ум анекдот, что наша женщина может родить только от того, что летом в час пик проедет в городском транспорте. 
В Сухуми его удивил обезьянник, в котором приматы были расселены семьями в больших отдельных клетках. Хоть и указывалось повсюду, что кормить обезьян нельзя, но все делалось с точностью до наоборот: все посетители что-то совали сквозь прутья и дополнительно натянутую сетку. Но самое удивительное было то, что в разных семьях, которые определялись по породам, сильный самец и он же вожак племени вел себя по-разному. Один гиббоновый вожак сам первым подлетал к гостинцу, скажем, вареному яйцу, хватал раньше всех и поедал, усевшись в углу вольера. Остальная компания обезьян: женщины, дети, подростки разного пола, только наблюдают. А если самец не бросится за следующим гостинцем, тогда достается кому-то другому, по старшинству. Дима смотрел на это и думал о непорядочности вожака, о его жадности. В данной семье все решалось с позиции силы. 
     В клетке мартышковых обезьян вожак поступал почти так же, но в чем-то был демократичнее первого вожака: одновременно с ним могла хватать пищу и самка с детенышем на руках. 
     В третьей клетке, у какой-то разновидности мандрилов, самец совершенно индеферентен: угощения при этом вожаке достаются всем, кому ни попади. Он только сидит и наблюдает из-под полусомкнутых век. Если сильно проголодается, тогда и он лениво спустится со своей сидушки на пристроенной в углу вольера коряге и что-то возьмет из рук посетителей. Но здесь Диме не понравилось, что отсутствие власти со стороны вожака, породило в семье анархию. Какую обезьянью модель общественных отношений избрать применительно для людей, сказать трудно. Сюда надо чаще приводить политиков, от которых зависит выбор и устройство общественной формации. Но им также стоит помнить и то, что всем никогда не угодишь.
          Лежать на галечном берегу, обнимаясь с интересной девчонкой или натирая ее спину кремом против ожога кожи, или вместе бросаться к воде и плавать, плавать, фыркая и отдуваясь от надоедливой соленой волны.
          Отдых только ждать приходится долго, а проходит он так быстро, что, все поездки по местным достопримечательностям, все возлежания на пляже в кругу щебечущих девчонок, поедание фруктов в немереных количествах, прогулки вдоль берега ночного моря с парящими в воздухе светлячками, с утренними купаньями и пробежками по прохладному песку, вдруг спрессовываются в сознании в один тугой комок впечатлений, который лишь по прошествии времени начинаешь разматывать, постепенно устраивая некий «разбор полетов», передвигая декорации и смакуя ощущения от промелькнувших мгновений праздника. 
     Вот они мчатся на прогулочном катере, а Гурам демонстрирует Диме, как на простой спиннинг с безинерционной катушкой он может поймать катрана, небольшую и безобидную для человека черноморскую акулу. Они стоят на корме, а теплый морской ветер треплет их белые безрукавки и лохматит волосы. 
          А до обратного автобуса в Сочи остается всего-то ничего. Гурам продолжает шутить, но молодость впечатлительна, а дружба, пусть даже короткая, становится дорогой и незабываемой; и сквозь заразительный смех этого темноволосого красивого парня Дима улавливает нотки печали.
     Перед самым отъездом на прощанье друзья обмениваются адресами, и тут в поданном Гурамом блокноте Дима видит знакомую фамилию. Совпадает и имя. 
     Крайне заинтересовавшийся этим обстоятельством, Дима решил не спрашивать напрямую. Только спустя какое-то время, прогуливаясь около старинного храма, из-за стен которого доносилась божественная органная музыка, Дима завел разговор о роли женщин в жизни молодых людей, о похождениях всякого рода, об отличии адюльтера от подлинной любви. Гурам поведал о своих похождениях, где он вспомнил недавнее приключение с одной москвичкой. Дима весь сжался, узнав, что Наташа, которую он давно и безнадежно любил, оказалась такой доступной на стороне. Кто бы мог подумать, что Дима окажется в роли посвященного, которому известна некая тайна его друзей, которые ничего об этом не подозревают. Володя не знает о похождениях своей жены Наташи. Наташа ничего не ведает о том, что Дима случайно раскрыл ее тайную связь с Гурамом, а Гурам ничего не подозревает о том, что Дима знает Наташу и, более того, много лет любит ее.
          По возвращении в Москву, Дима первым делом отправляется в дом друзей, где делится впечатлениями об отдыхе. Он выразил благодарность другу Володе, что дал адрес для постоя и посоветовал отдохнуть именно в этом месте. К тому же одарил их привезенными фруктами и сувенирами, а потом он достал небольшой альбом с южными фотографиями, среди которых намеренно убрал те, где присутствовал его новый друг Гурам. Жена Володи тоже принесла семейный альбом и показала свои фото, сделанные во время поездок с группой отдыхающих на озеро Рицу, в пещеры Нового Афона, в Сухуми. И всюду на снимках поблизости от нее или даже вплотную с ней оказывался Гурам. А на пляжном снимке он даже лежит на одном расстеленном покрывале рядом с Наташей. 
          Незаметно свернув этот разговор в семье друга, Дмитрий уходит к себе в холостяцкую квартиру и долго не может ни уснуть, ни чем-либо заняться из-за нахлынувшей обиды.
          В институте он одним из первых обратил внимание на эту девушку и даже пару раз проводил ее до дому. Но когда Дима пригласил ее на свой день рождения, то более привлекательный Володя, сам того не желая, ворвался в их строящийся храм любви и сломал его, а, спустя месяц, Наташа призналась, что у них с Володей сложились тесные отношения. Случилось это во время отъезда Димы на преддипломную практику в Челябинск. В ту пору Дима легче перенес потерю, хотя и не сразу восстановил отношения с Володей.
          Но вот теперь старая обида еще сильнее стала жечь и терзать его душу: Наташа могла признать кого угодно, только не его. Не обошлось и без некоторого чувства злорадства, которое он испытал за наставленные рога Володе его милейшей супругой. Вспомнились слова деда: «Не верь ветру в поле, а жене в воле».
Обидно было и то, что она не признала его и как любовника, хотя именно Дима был первым претендентом на эту роль. Мысль эта показалась ему настолько забавной, что даже вызвала смех, отчего Дима чуть не порезался бритвой, ведя острым прибором по намыленной щеке. Ему представилось, что девушки должны отбирать женихов по записи, в порядке общей очереди. И окончательно отклонив это мнение, Дима рассудил так, что за любовью, как за черешней, в очередь не встают. И продолжил бичевать себя восточной мудростью: неудачника и на верблюде собака укусит. 
     Конечно, при всех своих достоинствах и знаниях людей, Дмитрий не понимал психологию женщины, которой в данное время он, быть может, нравился больше, чем ее муж. Но у женщины с ребенком есть собственная защитная реакция. Желая сохранить благочестивость, она не захотела накопившуюся страсть проявить вблизи своего дома, а единственный раз воспользовалась выгоревшей поездкой в незнакомые края, где ее ничто не могло бы скомпрометировать. Идя на это, женщина наверняка казнила себя, а более всего ненавидела его, Дмитрия, за то, что он сохранил прежнюю привязанность к Володе, которая настораживала ее и удерживала от любовного порыва к мужниному товарищу. Она боялась, что Дима окажется на стороне Володи и отвергнет ее запоздалую любовь, да еще, не дай бог, обмолвится об этом мужу. Недоверие останавливало ее от проявления страсти, хотя в дружеский поцелуй при встрече или прощании она вкладывала немалую долю чувственности.
     Всего этого Дима не знал, а посему терзал себя ревностью из-за случайно доставшейся ему тайны. 
          Проанализировав свои отношения с прекрасным полом, Дмитрий пришел к выводу, что все его неприятности исходят от его робости и скованности перед производящими впечатление дамами. Пора кончать с этим, заключил свои раздумья молодой человек, и лицо его на мгновенье обрело незнакомое доселе состояние упрямства и жестокости. 
          Подыскивая удобный случай для встречи с Наташей, Дима продолжал накачивать себя, настраивая на решительные действия.
В своем письме к Гураму он снова вызвал нового друга на откровенность и добился того, что он упомянул в ответе имя своей московской любовницы.
     И вот выдался подходящий случай, когда Дима, оставшись с Наташей наедине, повел разговор в неожиданном для нее русле.
     Ткнув пальцем в фотографию Гурама, Дмитрий как бы между прочим сказал:
- Я знаю, кто это.
- Да? Откуда?
Не ответив на ее вопрос, Дима продолжил, но с пристрастием и уже более резко:
- Это Гурам, и он твой любовник.
- Как ты со мной разговариваешь? – попыталась возмутиться Наташа, но голос
ее дрогнул. И тут Диму словно прорвало. Он стал выкладывать всё накопившееся, желчно выплескивая мутный осадок души в лицо любимой женщине. Музыка, которую он включил в начале встречи, не могла заглушить Димин голос, почти срывающийся на крик.
Лейтмотивом всех упреков звучало угрожающее: «как ты могла?»
Взбудораженный Дима ходил из угла в угол и жестикулировал руками в такт каждой резко высказанной фразе. 
     Его ухаживания за этой женщиной, которую он некогда упустил из-за чрезмерной уступчивости, чего нельзя было сказать о его друге, со временем перешли в преследование. Особенно после его поездки на юг.
Подавленная жена товарища не вдруг нашлась, как отреагировать, но все же сказала:
- Как ты докажешь, что этот грузин был моим любовником?
- У меня есть его письмо, где он упоминает о тебе, как о своей любовной 
партнерше. Вот оно. – И Дима показал текст. 
Наташа сквозь слезы прочла несколько строк о себе, отбросила письмо и устало опустилась на диван.
Дима на мгновенье ощутил глубокое чувство стыда за то, что он пошел на такую низость, как шантаж. Он не подумал о том, что в этот момент подставил и Гурама, который теперь в лице Наташи мог предстать негодяем и трепачем. Но пути назад уже не было.
- Хорошо, что ты от меня хочешь? – промолвила Наташа и, откинув голову на 
спинку дивана, томно закрыла глаза. Никогда она не казалась Диме такой красивой, как в эти минуты. Светлые, с выбеленной прядью, коротко стриженые волосы, четкие пропорции лба, прямого носа и подбородка, высокая грудь и бессильно упавшие на колени руки с перламутровыми ногтями. От нее исходили теплота и чувственность, требующие выхода. 
          Как, однако, быстро сменяется гнев на милость, если два человека любят друг друга: