Литинститут в моей судьбе

В тот год я учился на третьем курсе. Заканчивался семестр, зачеты одолевали и все такое. Но бодрость не оставляла ни на час. Я ту пору я порвал отношения с одной девушкой, а новые еще не наладил. Однажды, сразу на другой день после празднования Дня Конституции СССР, который приходился на 5 декабря, я возвращался в свою аудиторию на втором этаже. У нас должна была начаться лекция по философии. Перед длинной лестницей на второй этаж я замер от неожиданности: смотрю, спускается красавица в коричневом пальто, высоких сапожках, а на голове вязаная шапочка. Плавные контуры лица, четко зачесанные волосы на лбу и спрятанные наискосок под шапочку, губы - красивый купидонов лук, темные брови, светящиеся глаза…
-  Шарман! – воскликнул я и от удивления развел руками.
Девушка тоже удивилась, что на нее обратил внимание длинноволосый молодой человек с  пышными «пушкинскими» бакенбардами. Она явно была не наша, не Литинститутская. Своих я узнавал через неделю с момента их приезда на первый курс. А тут уже зима началась. Слово за слово, и мне удалось узнать, что она приезжала к своей школьной подруге, которая училась на курс младше меня. Ее подруга была влюблена в одного нашего поэта, и когда я позвал Галю (так назвалась девушка) в свою аудиторию хотя бы на одну лекцию, то она охотно согласилась. Я никогда не любил заводить знакомство с девицами стервозными, не способными ни прилично вести себя, ни уважительно говорить пусть даже и с незнакомым человеком. У тех чуть что, сразу шерсть дыбом! Говорят грубо, ведут себя вызывающе, фыркают и норовят уколоть. А тут совсем другой случай: открытость, искренность, доброта. Я сразу понял, что с такой девушкой мне по пути.
Позднее Галя признается мне,  что пошла не ради меня, а затем, чтобы увидеть того поэта, в которого влюблена ее подруга. Но это уже не имело значения. Главное, что я заполучил целых сорок пять минут для продолжения знакомства: у нее оставался час свободного времени до поезда. Она разделась и села рядом со мной. Тут и звонок прозвенел, преподаватель пришел, и мы стали с ней переписываться, чтобы не мешать лектору. Оказалось, что Галя приехала в Москву из Витебска, где училась в институте легкой промышленности. Так после школы жизнь развела подруг в разные города. За время одной лекции я успел познакомиться с Галей, пригласить ее на встречу Нового 1976 года в Москву. Она согласилась, и буквально через три недели мы снова увиделись с ней в общежитии Литературного института. Мы жили со студентом Агагельды Алланазаровым в 173 комнате на шестом этаже. За годы совместно жизни у нас с Агагельды сложились очень хорошие отношения. Они, в частности, касались и вопроса предоставления комнаты на какой-нибудь короткий срок. Правда, случалось и недельку отпрашивать для себя. Но гостеприимство мы соблюдали четко, без помех. Если я попрошу соседа дать возможность провести время с другим человеком, то Агагельды, ни слова не говоря, сворачивал свой матрац с одеялом и подушкой и шел просить политическое убежище к кому-нибудь из своих однокурсников: он учился на один курс старше меня.
Этот вопрос мы урегулировали в один момент. Словом, новогодний праздник, который мы организовали при клубе общежития и в одной из девичьих комнат, удался на славу. Девушки-однокурсницы хорошо приготовили, накрыли на стол, а в клубе были организованы игры и танцы на высшем уровне. Гале понравился праздник, и мы стали переписываться, ездить друг к другу. Я  обычно со стипендии выкраивал время, садился на поезд и трогался в Белоруссию, к Гале. В Витебске я останавливался в гостинице, потому что в общежитии их вуза нельзя было задерживаться посторонним. Это у нас была вольница. Так у нас установились хорошие отношения, которые со временем переросли в настоящую любовь. Галя заканчивала институт на год раньше меня и должна была ехать по распределению в один из городов Белоруссии. Мы выбрали Оршу – узловую станцию, куда мне было удобнее всего приезжать из Москвы. А когда закончил учебу я, и по закону мог бы, женившись, увезти Галю к себе, не дав ей отработать до конца в своей республике, то увозить ее мне было некуда. Пришлось еще год ездить друг к другу в гости, пока я получил в Москве комнату. И произошло это благодаря руководителю нашего семинара поэту Евгению Долматовскому. Об этом я подробнее написал в воспоминаниях о своем учителе. И вот в сентябре 1978 года я поехал в Оршу, где мы расписались с Галей, сыграли белорусскую свадьбу в доме у начальницы Гали, куда пришли все ее институтские и фабричные подруги. Потом была свадьба в Великих Луках – в доме у родителей Гали, откуда мы полетели на Урал и сыграли третью свадьбу – у моей бабушки и двух сестер. Так благополучно  закончилась наша свадебная эпопея, после которой мы вернулись с Галей в Москву. В столице в это время строились Олимпийские объекты, дороги, жилые дома, и городские власти активно одаривали жилплощадью тех, кто готовил столицу СССР к принятию Олимпиады – 80. Под эту сурдинку и мы вскоре переселились в хорошую новую квартиру, поскольку работал я со строительной молодежью, устраивая в общежитиях литературные встречи и проводя занятия созданного мной литературного объединения «Звезда». Так вот Литературный институт стал местом первой и судьбоносной встречи между мной и прекрасной девушкой из Великих Лук, впоследствии ставшей моей женой. Мы всегда с большой теплотой вспоминаем с Галей наше знакомство, случившееся в доме двух знаменитых людей России: поэта Александра Сергеевича Грибоедова и Александра Ивановича Герцена. Если знакомство произошло в таком знаменитом доме, говорю я, значит,  это было не случайно…






ПРИМЕТА

В старом здании издательства “Советский писатель”, которое до начала семидесятых годов находилось   недалеко от площади Пушкина,  перед лестницей на второй этаж была одна пошатывающаяся плитка мрамора. Как-то меня, студента Литературного института, привел туда наш знаменитый земляк, поэт Михаил Львов. Перед тем, как подняться наверх, Михаил Давыдович концом ботинка указал мне на эту плитку и сказал: “Сережа, надо обязательно наступить на этот камень, он приносит удачу. Все, кто на  него наступают - выпускают свои книги в этом издательстве”. Михаил Давыдович был прав только отчасти, поскольку именно в том старом здании издательства книгу я не выпустил, но в “Советском писателе” все-таки мой поэтический сборник был выпущен, причем, буквально в последние годы перестройки и уже по другому адресу.
Поэтому затрудняюсь сказать, сыграл ли тот камень свою роль в моей творческой судьбе или нет, но сам поэт Михаил Львов, тоже выпускник Литературного института, конечно же, мне здорово помог, как и многим другим молодым поэтам.



ЧЕМ  ХУЖЕ?

Когда-то в 1980 году я поехал от секции молодых при Союзе писателей в творческую командировку в Грузию. С помощью друзей по Литературному институту я устроился в гостинице,  день потратил на шапочное знакомство с Тбилиси, на следующий день отправился в город Мцхета, побывал в старинных храмах, полюбовался на ажурные каменные постройки, на доцветающие в садах розы (а было начало декабря). И позднее, бывая в разных концах нашей огромной в то время страны, я всюду находил выпускников Литературного института, и у нас было о чем говорить. Как любителю природы, да к тому же такой экзотической, как в Грузии, мне очень захотелось увидеть то место, где сливаются две разноцветные реки - Кура и Арагви. На третий день с утра доехал до окраины Тбилиси и стал «голосовать» на военно-грузинской дороге. Минут десять потратил напрасно. Все легковые машины пролетали без оглядки. Махнул рукой молоковозу. И вот я в кабине знакомлюсь с шофером. Словоохотливый водитель моих же лет. Тингиз заводной, всем интересующийся, стал расспрашивать, откуда я и куда. Я сказал, что приехал повидать Грузию и что в данном случае хочу посмотреть на слияние Куры и Арагви. Тингиз обрадовался, что я поэт из Москвы и сразу же предложил другую программу на этот день. Он сказал, что едет за молоком в город Душети, и предложил мне смотаться с ним и посмотреть этот городок, а заодно увидеть военно-грузинскую дорогу и более гористую часть Грузии. А Кура с Арагви  тоже будут по пути. Я согласился. Ехал Тингиз отчаянно. Его молоковоз обгонял одну машину за другой. Я был его болельщиком, мне это напомнило детство на Урале, когда я, вцепившись в поручень, приваренный у доски приборов, подзадоривал водителя самосвала, чтобы он обогнал пылящий впереди лесовоз. Но Тингиза не надо было и подзадоривать. И вот часа через два мы оказались в Душети, на территории местного молокозавода. Тингиз поставил машину под заправку молоком, и мы на час-полтора ушли в центр городка. Оглядели старинные дома, местный кинотеатр, магазины и зашли в краеведческий музей. Молодой сотрудник музея, который по-русски изъяснялся с большим трудом, рассказал  нам (какие-то места из рассказа гида Тингиз переводил мне с грузинского) про возникновение города, про его достопримечательности, про его знаменитых людей. Но вот в ходе разговора всплывает имя   Александра Сергеевича Пушкина, который, оказывается, по пути в Тифлис, один день провел в этом городе. Тогда улыбающийся Тингиз хлопнул меня по плечу и сказал:
-  Слушай, Серго, а ты чем хуже Пушкина? Ты тоже поэт и тоже один день путешествий по Грузии отвел на посещение Душети!


ШАПКА

На каждые зимние каникулы студенты и преподаватели выезжали на отдых в Подмосковье. Группу обычно возглавлял Иван Кириллович Чирков – блестящий фотограф, создавший фотолетопись Литинститута, талантливый организатор, дружелюбный и отзывчивый человек. Он умел в любой ситуации найти и помещение для отдыха, и столовую организовать для голодных студентов, и вылазки в разные интересные места района. Ездили в Ярополец, где был летный пансионат с биллиардом, лыжные горки,а где-то поблизости находились усадьба Гончаровых. Там и А.С. Пушкин бывал, когда приезжал к своей будущей жене Наталье. Там нас тепло принимали местные клубы и библиотеки. Мы выступали, читали стихи, рассказы. Преподаватели подбадривали нас, устраивали вечерами после зимних поездок по району небольшие посиделки с подогревом… Пели песни застольные и романсы под гитару. Голосом обладал Александр Никитич Власенко, подпевал и Чирков, и мы подтягивали те песни, у которых знали слова: «Ямщик не гони лошадей…»
Иногда устраивали лыжные катания – это спортивно-оздоровительное мероприятие тоже курировал Иван Кириллович Чирков. Настроение было хорошее, молодость, веселье – чувства кипели, бурлили и переливались через край. Однажды возвращаемся зимним морозным вечером на открытой машине в кузове, и вдруг с моей головы ветром срывает шапку. Но водитель гнал так лихо, что пока достучались до него, пока он затормозил и юзом прижался к обочине, мы успели далеко пролететь от места падения злополучной шапки. Иван Кириллович сидел в кабине. Ему стали объяснять и студенты и преподаватели (тогда с нами были Станислав Джимбинов и Владимир Гусев), что у Сергея Каратова потерялась шапка. Он успокоил и сказал, что в Москве он решит эту проблему. За участие в агитбригаде и  выступления перед слушателями нам от местных властей полагались какие-то деньги. Они находились у Чиркова, и, по обыкновению, некоторые студенты подозревали его в мошенничестве. Хотя явных причин для кривотолков не было. В данном эпизоде все понимали, что я лицо пострадавшее.  Искать потерю в темноте и по метели было совершенно бессмысленно. Я намотал на голову шарф, и мы поехали в пансионат летчиков. Вскорости, по возвращении в Москву Иван Кириллович дал мне двадцать рублей – сумму в половину стипендии - и велел купить на эти деньги новую шапку.
Магазин, где продавались меховые изделия, находился около Центрального телеграфа в том самом здании, которое отделали гранитом, приготовленным гитлеровцами для памятника по случаю покорения Москвы. Понятное дело, Москва не покорилась, а два вагона финского гранита пригодились строящемуся городу. Я зашел в шикарный магазин и выбрал себе бурую кроличью шапку. Так несколько лет я проходил в ней, с теплотой вспоминая щедрого и умеющего держать слово Ивана Кирилловича Чиркова.