Из рук создателя восходит в небеса
еще не жаркое, предутреннее солнце.
1.
Это было мучительное ожидание блаженства, какого он еще не знавал в своей жизни;
оно через край переполняло его нетерпением, желанием скорее постичь, осознать, безумно обрадоваться и укрепиться в надежде, что это уже точно принадлежит лишь ему одному, и никто не посмеет посягнуть на эту его непередаваемую радость, на чудо, которое стало частью его самого. Вдумчивое одиночество, совершенство логических умозаключений, постоянство колебаний при сближении противоположностей, тайное вожделение от предполагаемого сближения, ромашко-лепестковые причуды, скрытые символы, разгадка которых дорогого стоит. А что,собственно произошло? Может, как в песне:
«Отчего, отчего, отчего мне так светло?
Оттого, что ты мне просто улыбнулась…»
Да, скорее всего! Но на этот раз улыбнулась Валя как-то особенно лучезарно, что Дима мог расценить не иначе, как открытое выражение ее расположения к нему.
Неужели она склонилась к мысли, что наши отношения вполне могут перерасти в настоящую любовь? – размышлял Дима. Его душа как легкий волшебный эльф перепархивала с цветка на цветок: с синего, на красный, с желтого на фиолетовый. И каждый прыжок как вереница ожиданий, как восстановление симметрии, где каждое приложенное усилие неизменно обеспечивает определенный результат: вот ты и в новом цветке. Это же здорово! Это так хорошо! Я должен позвать ее в поход, намеченный на ближайший выходной. Возможно, что там, на природе, в ней как новый, тугой и скрытный бутон розы проснётся нежность, которая позволит приблизиться к девушке, найти в ней понимание, желание полететь навстречу. И не исключено, что еще до предстоящей долгой разлуки, я смогу с уверенностью сказать, что роза эта раскрылась, что она – моя.
Дима работал на заводе по изготовлению электроаппаратуры: с утра пораньше в шумный, грохочущий моторами и лязгающий металлом цех. Мечтательная натура, любящая чтение книг, он не скрывает своих симпатий к натурфилософии, к естеству и тому совершенству, которое существует в окружающей природе и которое он в силу сложившихся обстоятельств вынужден искать в еще достаточно грубом и несовершенном человеческом, рукотворном мирке.
До службы в армии оставалось меньше года, и чтобы сын зря не слонялся по поселку Динамо, отец привел его в свой цех, в обжитое и освоенное им пространство, к своей нише в этом бушующем и разнородном, профессионально конкурирующем и социально конфликтующем полисе. Дима расценил завод как сфокусированное в едином пространстве средоточие между полетом человеческой фантазии, и ее материальным воплощением в жизнь: теперь это разросшееся предприятие выпускало не только бытовую электротехнику, но еще изготавливало приборы, необходимые в программах освоения космоса.
Профессию получишь, а в жизни она тебе всегда пригодится, запомнились слова отца.
Приняли Диму учеником слесаря: маленький оклад, пока не сдашь экзамен на разряд, всякая грубая и неблагодарная работа, типа подай-поднеси, всегда быть на посылках у мастера, неуверенная попытка перенять опыт у специалиста-разрядника, к которому приставлен; у того свои резоны, – на что он гож, к чему возникло пристрастие, что можно доверить?
Валя тоже пришла на завод после десятилетки, и тоже работала учеником контролера, только в другом цехе. Виделись они практически только в столовой. Она сразу понравилась Диме. Поселок Динамо не такой большой, чтобы Дима кого-нибудь не знал. Но тут был особый случай: Валя ездила в этот район города Миасса из его старой части на двух автобусах, с пересадкой. Поэтому Диме доставляло удовольствие видеть девушку в те короткие минуты, отведенные на обеденный перерыв. Он старался подсесть поближе к ней, или хотя бы сесть со своим подносом так, чтобы видеть ее. Валя не сразу поняла, что за ней ведется наблюдение, этим обстоятельством она была отчасти обескуражена, но все-таки в большей степени польщена. Глаза ей раскрыла подруга с круглым личиком и большим бюстом, которая бесцеремонно ткнула пальцем в сторону Димы. Этот странный парень уже пару недель пялился на златовласую девчонку, красоту которой даже рабочая спецовка не скрадывала ни на йоту. Будучи разоблаченным, Дима решил подойти и познакомиться с белокурой красавицей. Но ему удалось узнать лишь ее имя и при этом одновременно познать ее полное или же кажущееся безразличие к нему. Валя, как выяснилось, оказалась крепким орешком, раскусить который Диме пока что было не по зубам.
Он вспомнил случай, когда за его двоюродной сестрой приударил молодой офицер, первое знакомство между ними состоялось при его непосредственном участии. Молодой и щеголеватый лейтенант в голубых погонах летных частей, прогуливаясь по улице в частном секторе поселка, увидел его симпатичную родственницу, приехавшую к ним из сибирской глубинки, чтобы поступить учиться в Миасский автомеханический техникум. Та лежала в палисаднике на расстеленном одеяле, готовилась к экзаменам и читала учебник. Сосредоточившаяся на книге, Лида то накручивала на палец свой рыжий локон, то болтала ножкой в воздухе, сгоняя назойливую муху, и совершенно не замечала, что за редким штакетником изгороди стоял красивый молодой человек и с улыбкой наблюдал за всеми ее манипуляциями. А тут, брякнув калиткой, на улицу выбежал Дима, которого тотчас же подозвал к себе летный офицер. Он набросал несколько слов на вырванном из блокнота листке бумаги и вежливо попросил мальчика передать эту записку девушке, которая лежит в саду под деревом. Дима, не очень вникая в суть задания, тут же влетел в палисадник через двор и подал кузине внезапное послание.
Девушка с удивлением приняла записку, развернула, пробежала глазами и тут же разорвала и отбросила в сторону. На ее вопрос, кто это прислал, Дима показал на улицу, но офицера на том месте не было. Он вышел, забежал за угол дома и передал, как отреагировала его кузина. Его слова мальчик запомнил: порвала, говоришь, значит, гордая девушка, это хорошо, это мне нравится. И потер руки.
Офицер приехал на побывку к родителям, но этого времени ему хватило, чтобы заставить Лиду обратить на себя внимание. Они встречались, долго переписывались, а потом поженились в Миассе, и он увез ее с собой в подмосковную Кубинку.
У Димы отношения с девушкой складывались не так безоблачно. Он пытался пригласить Валю в кино, на танцы. Пробовал поехать с ней в старый город, узнать, где она живет. От проводника Валя тоже отказалась. Позвал ее к себе на Динамо, на празднование Нового года – не пожелала. Позвал на 8 марта – сослалась на занятость.
Наверное, у нее есть парень, - стал приходить к этой грустной мысли Дима. Не буду больше доставать ее, все равно мне через несколько месяцев в армию.
Теперь он старался прийти в заводскую столовую тогда, когда девушки уже отобедают. Незаметно пролетел май. Доцветала сирень - самые любимые цветы Димы. Выходя на прогулку, он прихватывал из своего палисадника веточку, и шел с ней, постоянно окуная лицо в яркую благоухающую прохладу.
И вот, вчера вечером Дима встретил Валю, но уже не в синей рабочей спецовке, а в коротком летнем платье. Они с подругой шли по главной улице и нос к носу столкнулись с Димой, который настолько был занят своими мыслями, что только в пяти шагах от себя увидел нарядных девушек. Он так опешил, что, не зная как тут быть, машинально подал Вале ветку сирени. Получилось так, словно они утром договорились о встрече, а сейчас она состоялась с соблюдением всех условностей, то есть, – с цветами для дамы сердца. Валя порозовела, она была приятно удивлена этой встречей. Валина подруга Таня в свою очередь предложила галантному юноше ириску, который тут же поспешил отказаться, сославшись на то, что к сладкому уже утратил интерес.
- Неужели? – как-то загадочно переглянувшись с Валей, произнесла Таня.
- Нет, не совсем конечно, отказался. И к тому же не от всего сладкого, что есть на свете.
- А от чего именно ты не отказался совсем?
- Например, от сладких поцелуев… - неожиданно для себя брякнул Дима.
Светло-серые глаза Вали на мгновение задержались на нем, и что-то испытующее было в этом взгляде, и чувствовалось, что девушка явно не была настроена на такой поворот в беседе; из-за чего она и постаралась скорее перевести разговор на другую тему:
- Столько времени работаю здесь, а поселка этого толком не видела. Вот и осталась у Тани, чтобы погулять по берегу пруда. – Смотрит по сторонам, и фоном к ее великолепному профилю становится большое белое облако на горизонте. Прямой нос, слегка приоткрытые губы, классический подбородок. На мгновение ее образ напомнил Диме античную камею, выполненную из белого мрамора. – Тут у вас такие живописные холмы и берега, утопающие в зелени.
- Да, мне тоже нравится Динамо, - словно бы погладив рукой свой поселок, проговорил Дима. – Пожалуй, самый зеленый и уютный район Миасса.
- А по мне старый город не менее интересен, здесь таких красивых домов нет, какие остались на старинных купеческих улицах. И пруд у нас не хуже вашего.
- Не будем спорить, лучше пойдем знакомиться с местными
достопримечательностями.
Хорошо, что не растерялся и предложил себя в качестве гида, обрадовано подумал про себя Дима. Валя все его рассказы слушала внимательно, не перебивая. Похоже, ей нравилось, как Дима говорит, как жестикулирует руками, голыми до локтей: летом парням приятнее ходить с закатанными рукавами; нравится ей, как он неплохо разбирается в истории своего поселка, который по-настоящему стал отстраиваться во время войны. Сюда составами эвакуировали оборудование и людей из столицы, чтобы срочно открыть здесь новое предприятие, филиал московского завода «Динамо». Его отца, молодого, но опытного слесаря-инструментальщика, приехавшего вместе с заводом, назначили бригадиром. А перво-наперво осваивать пришлось производство электрического мотора для поворота танковых башен.
Здесь была крохотная деревня, протекала река. Пруд создали для снабжения завода и поселка необходимой водой. Словом, целая история с географией…
От серьезного рассказа Дима мог перейти к шуточной теме, но девушки или не понимали юмора, или настроение не соответствовало данной обстановке. А улыбнулась Валя, когда он проводил подруг до подъезда многоэтажного дома на улице Готвальда, где жила Таня. Улыбка была многообещающей. И ее слова «До встречи!» были восприняты Димой как согласие с ее стороны на эти самые встречи. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; не так-то просто, оказывается, найти подход к понравившейся особе, но. зато что-то уже получилось, во всяком случае, наметилось сближение, определились симпатии. В этом снимке нет контраста, он слабо обозначился, этот лист фотобумаги еще надо подержать в сильных растворах серебра…
Может, излишне искусственно он увеличивал ее роль в своей судьбе, тогда как все призывнее гудели проходящие неподалеку поезда, все настойчивее взрослеющая плоть перерастала из юношеских одежд, из-за чего уже не было смысла обзаводиться обновами, «отстань, мама, все равно после армии надо будет менять гардероб…».
Может, я погорячился тогда, подумав о том, что девушка занята, - ворочаясь в постели, опять пустился по лабиринтам предположений Дима.
Ладно, завтра, вернее теперь уже сегодня, я постараюсь разобраться с нашими взаимоотношениями. Если согласится пойти в поход, значит, есть надежда поймать леща.
Ознакомив Диму с первичной обработкой деталей, в цехе решили окончательно поставить его на резку листов металла. Он уже попробовал себя на этой «гильотине». Правда, под присмотром опытного мастера Дафата, высокого мужчины с доброй улыбкой и всепрощающей натурой, который легко управлялся сам и быстро обучил молодого слесаря-инструментальщика. Сегодня Дафат отсутствовал, а Диме из-за этого никак нельзя было отлучаться от станка: в любой момент мог подойти кто-нибудь из рабочих и попросить отсечь кусок подходящего металла для производственных нужд. Он только что разделал несколько листов дюрали по заказанным размерам. Накладная за отпущенный металл прикалывалась на заостренную стальную проволоку, загнанную в дощечку, которая стояла на его рабочем столе. В конце дня надо отчитаться перед мастером по этим проткнутым накладным. Тут пришел Гриша, школьный товарищ Димы, который тоже провалился в институт и до армии решил, как он говорит «перекантоваться» на заводе.
- Слушай, старик, выручай, - с порога стал наезжать Гриша, - лист латуни позарез надо.
- Большой?
- Чем больше, тем лучше.
- Много дать не могу, - заупрямился Дима. – А на что тебе латунь?
- На блесны. Меня мужики научили, как можно чеканить блесны и с ними на блошиный рынок. Сейчас лето, рыбаки их сходу разбирают. Щука и судак лучше всего хватают на желтые самоделки.
- Если я дам латунь тебе, то кому-то из инструментальщиков придется недодать.
- Ну и что, подумаешь важность. Что тут железа мало?
- Ладно, небольшой кусман отрежу, и вали отсюда. Какая толщина тебе нужна?
- На миллиметр-полтора.
Дима запустил станок, подобрал с помощью штангель-циркуля нужный лист латуни, подложил его под нож и нажал педаль. В чугунном корпусе покрашенного в зеленый цвет станка раздалось могучее утробное гудение, усиленное лязганьем многочисленных стальных шестеренок, после чего с грохотом опустился гигантский нож, и обрезок желтого металла со звоном упал на дно металлической корзины.
- Не мог уж побольше отхватить, жмот. Ну да ладно, бог тебе судья. Ты вот что скажи, к походу готовишься?
- Конечно, вещи уже в рюкзаках, осталось продукты уложить, и вперед, на Таганай!
И вот еще что, я тут девчат хочу позвать новеньких.
- Зови, коли не шутишь, - хитро прищурившись, произнес Гриша. – Такую
инициативу я приветствую. А детали вечерком обмозгуем.
Новость про приглашенных Димой девчонок вызвала у товарища прилив сил и особый блеск в его карих глазах, такую нескрываемую радость можно было бы наблюдать у спаниеля, заподозрившего хозяина в подготовке к открытию утиной охоты.
Долговязый Гриша, с умилением, выражавшимся богатой игрой мимики и жестов, подал Диме руку «держи краба», и через минуту за ним закрылась массивная дверь цеха.
2.
Валя не сразу согласилась идти в поход, да еще так далеко – на Таганай. Дима все свое обеденное время потратил, чтобы убедить ее и Таню сначала поехать на электричке до Златоуста, а потом километров пятнадцать «прошвырнуться», как он сказал, по настоящим горам.
- Мы же не успеем за выходные сходить на Таганай.
- Успеем. Мы пойдем на Средний Таганай: он ближе всего к Златоусту. А Большой Таганай мы навестим в следующий раз. Есть Откликной Гребень; тот еще севернее Златоуста, в общей сложности километрах в тридцати от города. Туда мы тоже когда-нибудь сходим, но это, скорее всего, произойдет после моей армейской службы.
- Если к этому времени тебе не расхочется лазить по горам… - съязвила Таня, поправляя выбившуюся из-под косынки прядь.
- Не будем столь категоричны в суждениях, - парировал Дима, - всякому овощу свой фрукт.
Остальные три человека тоже были из числа одноклассников Димы и Гриши. Их они навестили вечерком, проверили готовность палатки, котелков, фонариков, и договорились, что все выходят на первую электричку до Златоуста. Встречу назначили на железнодорожной платформе.
Дорогой кто-то придремывал или позевывал с недосыпу, кто-то пытался читать. Один Дима, глядя в окно на пробегающие лесные пейзажи, весь сиял от предвкушения скорой встречи с горными кряжами. Там он находил что-то завораживающее: удивительные по красоте нагромождения скал, каменные россыпи, тянущиеся на сотни метров от подножий и по склонам к долине; а в глубине этих замерших валуновых лавин журчит настоящая подкаменная река.
На вершине можно застать в огромных нерукотворных чашах следы ушедших туч – в виде запасов скопившейся конденсатной воды. Приятно ополоснуть потное лицо после тяжелого подъема… А какой простор открывается во все стороны света! Кажется, после снятого рюкзака можно просто расправить крылья и улететь в необъятные синие дали.
Оказалось, что Валя еще ни разу не видела пограничный столб, который разделяет Азию и Европу. Он должен был показаться среди соснового леса, не доезжая нескольких километров до Златоуста. Выполнен он в виде каменной стелы на внушительном постаменте, с надписью по бокам: со стороны Миасса – Азия, со стороны Златоуста – Европа.
От станции путь по городу не был длинным: тут была окраина. Надо сказать, что весь Златоуст невозможно увидеть, поскольку он разбросан среди гор, долин, впадин между холмами, на самих холмах. И вообще, Диму мало интересовал город: его тянуло в волшебное царство скал. Гриша тоже был одержим горами, но у него, как правило, все походы сочетались с его любовными похождениями. Среди их одноклассников было двое парней: Коля Михеев и Женя Анисимов. Из знакомых девчонок на этот раз согласилась пойти только Надя Павлушко, да и то, заставив парней поуговаривать себя: особенно Гришу, с которым ей не раз доводилось уединяться. К тому же ей пришлась по душе новость, что в группе будут еще две девушки, которых позвал Дима. Сама Надя уже четырежды ходила в горы, умела хорошо готовить, а эта способность всегда ценится среди любых туристических групп.
Коля и Женя не особенно разговорчивые ребята, больше предпочитают держаться особняком. Даже могут втихаря приложиться к отдельно прихваченной фляжке со спиртным. Дима не любил спиртного в походах. А Гриша убеждал брать, ссылаясь на то, что понадобится в лечебных целях. Хотя Дима знал, что спиртное Гриша использовал для того, чтобы девушка, на которую он запал, сделалась сговорчивее в нужный момент. Поэтому спиртное Гриша держал только при себе, считая, что такую ценность не стоит доверять никому.
Любят туристы переписываться необычным образом. Диме нравилось отыскивать в каменных турах записки со всеми сведениями: имена и фамилии, из каких мест, количество людей в группе, откуда и куда направляются. И обязательно пожелание доброго пути тем, кто найдет и прочтет оставленную записку. Это было так впечатляюще! Одно послание Дима сохранил с прошлого года, когда он побывал с одноклассниками на горе Ицыл, что на другой стороне огромной долины, с протекающей по ее середине речкой Киалим. Простой листок бумаги из тетрадки в клеточку, исписанный простым карандашом:
«Если кто первый найдет эту записку, пусть напишет об этом по адресу: Курганская область, Притобольный район, с. Глядянское, школа № 1, 9 «б» класс. 9/ 8. – 19.. г. Пишите нам! Счастливого пути! Обнимаем: В.Чупрова, Д. Поздняков, Ю. Крутов, А. Иванова. Было на записке еще несколько неразборчивых подписей и приписка ниже «Пишите обязательно».
Дима и сам обожал оставлять в каменных нагромождениях-турах свои восторженные отзывы об очередном походе по горам. Случалось, и встретиться с другой группой, переночевать вместе, поделиться у общего костра впечатлениями, планами и, конечно же, – песнями, которые тут же разучивались под нехитрый аккомпанемент гитары.
Гриша, прежде всего, отмечал возможность завести мимолетный роман с девушкой из другого лагеря: «Круглые ляжки, сережки-стекляшки»… На втором месте у него была культурная программа: он мгновенно запоминал мелодию понравившейся песни, а словами занимался Дима, который садился и переписывал текст новой песни из предложенной походной тетради. Однажды туристы из Челябинска, в основном инженеры и научные деятели, дали парням переписать песни из сборника, который матерые скалолазы собрали в ксероксном варианте, и толстую тетрадь скрепили стальными болтами. Дима расценил применение болтов как талантливое самиздатовское рацпредложение: всегда можно открутить гайки и вставить что-то новое. Прослеживался и нарицательный смысл о «закручивании гаек», если какие-то песни, с точки зрения непосвященных, носили скабрезный характер.
- Скоро будет место крушения, там и устроим первый бивак, – сказал Гриша. – Ему нравилось произвести впечатление шокирующим заявлением.
- Какое крушение? – встрепенулась Валя.
- Сама увидишь, какое.
Девушка с интересом посмотрела на Гришу, почувствовав в его манерах и словах какой-то вызов. Это явно заинтриговало ее: к чему бы это?
Дима подумал, что место крушения не очень-то удобное для привала: там нет воды поблизости.
- А проще было бы дойти до Белого ключа? Там есть родниковая вода, и поляна отличная, с видом на долину.
- До ключа еще тащиться да тащиться, а девушки наверняка подустали, - не принял Диминого довода Гриша.
Остальные промолчали, должно быть, в знак согласия с Гришиным вариантом.
Таню привлек Женя Анисимов. Юноше тоже понравилась новенькая. Еще в электричке они все присматривались друг к дружке, а тут Женя буквально стал отнимать ее рюкзак, чтобы еще больше расположить к себе девушку. Женя был родом из поселка Мелентьевка, что неподалеку от Динамо, но, судя по всему, с Таней он виделся впервые. Дима тоже подошел к Вале, чтобы помочь нести порученную ей палатку, но она наотрез отказалась отдать свой груз. Однако при этом тепло поблагодарила Диму за внимание, что выразилось не столько в словах, сколько в ее взгляде, где в финале она смущенно опустила глаза. Шли довольно бодро. Солнце едва проникало сквозь густую крону деревьев, поэтому не было жарко. Над Надиным рюкзаком на пружинистом прутике весело трепыхался красно-зелено-желтый походный вымпел. Во время короткого перекура около лесного ручья кто-то из парней подложил в сброшенный и сиротливо оставленный Гришин рюкзак солидный булыжник, и теперь весь отряд тайно перемигивался и похихикивал над ничего не подозревающим бедолагой.
На привале, который сделали после хорошего броска, сразу же стали разводить костер, чтобы сварить гречневую кашу с тушенкой, вскипятить чай. Гриша пошел за дровами и позвал Валю, желая показать ей место крушения самолета. Когда Надя Павлушко стала доставать из Гришиного рюкзака крупу и сгущенку, то камня в нем не оказалось: хитромудрый хозяин мешка еще в самом начале тайно от всех избавился от булыжника, и дорогой сам похохатывал над своими обидчиками, о чем Дима догадался тот час же, усмехаясь и подергивая темные молодые усы.
Ушедшие на поиски дров вернулись довольно быстро: основные куски потемневшей рваной дюрали от корпуса самолета валялись неподалеку. Гриша, разжигал костер и одновременно читал стихи, а Валя заворожено слушала, слегка отмахиваясь от густого расползающегося дыма и с интересом взирая на занимающееся пламя:
На спичке капля пламени недвижна.
…Я лепесток, я платье для росинки,
я лепет биополя полки книжной.
И ты, всё уходящий по тропинке…
Лицо в преображении невнятно.
Не обернись, шагай все так же твердо!
Чтоб жить еще – есть линии и пятна,
Не пойманные в сети натюрморта.
Валя не понимала о чем стихи, чьи они, но ее вдруг взволновали эти строки, вызвавшие в ней ощущение пленительной неясности. Она где-то вычитала, что стихи – это наилучшие слова, составленные в наилучшем порядке. Возникло подобие легкости от сброшенной палатки, от соснового воздуха, от цветущего разнотравья на небольших альпийских лужайках. А историю о погибшем самолете словоохотливый Гриша обещал рассказать после обеда.
Дима, негласно сделавшийся командиром отряда, суетился по хозяйству: того попросить мусор собрать и прикопать его в сторонке, тому поручить смотать разложенную для временного бивака палатку, самому надо было вымыть посуду и заодно принести воды, чтобы залить костер, а до родника идти с полкилометра. Позвал с собой Валю, но она сказала, что хочет узнать интересные подробности гибели самолета.
Все куда-то разбрелись, только один Коля Михеев, скатав палатку, присел на пенек, почитать занимательную книгу рассказов о походах по Кавказу и Алтаю; он всегда прихватывал с собой какие-нибудь книги про путешественников или про рыбаков, охотящихся за крупными хищниками озер и рек. Иногда ему нравилось зачитывать самые интересные места вслух.
По стволу сухой ели, склонившейся над тропой, долбил красноголовый дятел, вокруг пели или передразнивали друг друга птицы, порхали разноцветные бабочки, а по голубому небу плавно двигались причудливые белые облака.
Дима не сразу нашел родник, проходил лишние минут двадцать. На обратном пути он встретил Женю и Таню, которые набрели на первую землянику, и от души лакомились душистой ягодой, отчего кончики их пальцев окрасились розовым соком. Дима стал поторапливать их, потому что до цели надо идти километров шесть, да еще с подъемом, а там и бивак предстоит устраивать и на саму гору по возможности надо успеть подняться сегодня, потому что завтра уже с обеда надо сворачиваться и отчаливать на станцию. В поход Дима любил уходить дня на три, тогда вольнее себя чувствуешь. А тут уже не те условия: работа, ответственность… Не хотелось перед отцом краснеть за прогулы.
Все мало-помалу собрались около потушенного костра, только Гриша и Валя где-то задерживались. Дима нервничал, но старался не выказывать, как в его душе настойчиво закипала обида.
- Ну, хватит, пора за ними идти, - сказала Надя Павлушко.
- Кто помнит, где дальше по лесу находятся обломки самолета? – обратился к собравшимся Дима. Оказалось, что никто точно не знает этого места.
- Хорошо, я сам поищу их, а вы никуда не отлучайтесь.
Большими шагами Дима направился к разодранному фюзеляжу самолета, валявшемуся в невысоком сосняке. Но там никого не было. Тогда он зашагал вверх по склону к тому месту, где, скорее всего этот борт налетел на скалу: там было больше всего дюралевых обломков корпуса, крыльев, вблизи находились остатки одного из моторов. Но и здесь ребят не оказалось. Дима уже чуть ли не бегом отмахивал между стелющихся кустов можжевельника, мелких и чахлых елок, перевитых берез и множества валунов, подернувшихся зеленым мхом и лишайником в сероватых разводах. Мох рос и на земле, а в одном месте его сухая пуховая перина была изрядно помята. Тут же за кустами кедрового и можжевелового стланника Дима увидел какую-то шелковую тряпицу. Поднял он ее палочкой, и – ах! да это же дамские трусики… Так спешили, что трофеи оставили. Где скромность ложная, куда все подевалось?
Дима был вне себя от ярости, но устраивать скандал на глазах всего отряда было ниже его достоинства. К тому же Валя ему ничего не обещала, они с ней не гуляли, не целовались. Просто ему показалось, что она не против того, чтобы начать дружить с ним. Но кто же знал, что Гриша окажется свиньей. Шалости не знают жалости.
В сердцах он отбросил прутик и размашисто зашагал к лагерю.
Подожди, Гриша, я тебе устрою медовый месяц! На скуластом лице Димы, не переставая, бегали желваки.
Когда он вернулся к стоянке, то первым к нему подошел Гриша: извини, старина, что заболтался малость. Знаю, виноват, давно уже пора трогаться. Что-то заискивающее в его движениях, в улыбке, в его лукавством сверкающих глазах. Так и хотелось врезать ему по морде. Какое-то скользкое чудовище, обозначившийся монстр, дешевый кривляка! Кулаки сжимались произвольно, но каких усилий над собой стоило проделать Диме, чтобы в последний момент просто не удостоить его внимания. Он проскочил к своему рюкзаку, не сразу нашел подходящие лямки, встряхнувшись, уплотнил груз на спине и махнул рукой: вперед!
На Валю, уязвленный Дима тоже старался не глядеть. Он был опечален, что чистый источник оказался отравленным, как, собственно, и вся затея с походом.
Гриша, Гриша… Не даром говорят, не садись обедать с чертом: у него ложка длиннее.
Его испорченного настроения нельзя было не заметить: Дима замкнулся, чаще уходил за хворостом или брал бинокль и наблюдал за всем, что происходило в долине, над которой то пролетали ястребы, то плавно кружил канюк. К Вале вообще не стал обращаться, словно бы и не было ее около костра, разведенного у самого подножья большой горы. Над вершиной пылал июньский закат, словно гигантский нимб освещая розовым цветом остывающие камни. Дима пошел на одну из нависших скал, но уже не с тем, чтобы полюбоваться закатом, догорающим по другую сторону горы, а скорее для того, чтобы сгладить свою печаль, пересмотреть ее, подыскать подходящий для этой цели молниеотвод.
- Что это с ним? – поинтересовался Женя Анисимов.
- Это он так болезненно реагирует на крушение, - пояснил Гриша, пощипывая струны своей гитары. (Общей песни на этот раз не получилось).
- Но оно произошло лет двадцать назад.
- Неважно, у него душа такая чуткая.
- Гриша, тебе бы не мешало заткнуться, - сказала Надя. – Что-то ты раздухарился не по делу.
Дима вернулся, когда стали сгущаться сумерки. Он подошел к Грише и положил тяжелую руку на его плечо.
- Пойдем, посоветуемся.
Гриша трухнул, - он знал, что Дима зря не позовет. Но пошел, деваться было некуда.
- Вот что. Я сам имел виды на Валю, а ты влез. Чего тебе надо?
- Да нет, я просто развлекал ее, - стал оправдываться друг.
- Гад ты, Гриша, врезать бы тебе разок.
- За что?
- Да так просто, для профилактики.
- Я не понял всей этой твоей эскапады, одно только знаю, что она приглашена тобой.
Иди и сам ее развлекай. Гриша был в полном недоумении, отчего взмахи его длинных рук стали напоминать барахтанье утиных крыльев по воде. - Я что, против? Тем более, что Надя скучает. Не могу же я оставить её этой ночью без походного стимула...
Дима уже не слушал бессвязного бормотания за своей спиной, он поспешил уйти первым, и за ним резко захлопнулись тугие и массивные ветви ельника.
3.
Так прекрасно начатое романтическое путешествие закончилось банальной размолвкой с невыносимым ощущением обиды, с рухнувшими опорами недостроенных воздушных замков, с разочарованием в близких, и, как оказалось, не таких уж и близких людях. Когда рубят лес, то поблизости разлетаются щепки предательства, вспомнилось вычитанное где-то изречение. Разрыв отношений создал вакуум, который надо было чем-то заполнить, хотя бы до отправки на службу. Сейчас он напоминал себе горе-рыбака, у которого крючок цепляется за все, что угодно, кроме рыбы.
К счастью, в субботу, под вечер к нему наведались Коля и Женя и, заговорчески нашептали ему, чтобы он вооружился стаканом. Дабы не волновать родителей, выпить решили на берегу пруда; подальше от любопытных глаз и посторонних ушей. Парни ничего не говорили, ни о чем не спрашивали Диму, чего лезть в чужую душу, бередить ее, напоминая о случившейся накануне драме?
То самолет, то облако, то звезды пленяют взор в вечерней тишине, читает Женя. Коля с Димой закуривают, то и дело подливая в граненый стакан.
Нечасто доводится просто хорошо посидеть на берегу, с видом на вечерний пруд с отдыхающей, кто в лодках, кто на парусниках молодежью; принять на грудь, коснуться планов на будущее. Как-никак наступала пора расставания, когда целый пласт жизни начинал таять, подобно инверсионному следу надмирно пролетающего самолета, у которого, в отличие от них, было запрограммировано достижение отдаленной цели. Для этих парней вся перспектива обозначалась либо как пересечение дрожащих линий, либо как мерцание дугообразно убегающих огней, за которыми каждого из них поджидало неведомое будущее, питающее надеждой, но на деле и подсовывающее в качестве наполнения что-нибудь непотребное. Расходиться было рано и потому парни под бодрящие и зазывные звуки музыки, раскатами достигавшие берега, направились к танцплощадке.
Дима очень удивился тому, что Валя сама нашла его на танцах, едва приятели оказались в этой веселой толчее. Приехала специально, промелькнула мысль. Наверное, хочет сгладить вину.
Но она, прежде всего, высказала ему претензию и, по сути, обвинила его в том, что Дима бросил группу на станции, и уехал, никому ничего не сказав. Валя заявила, что больше не пойдет с ним ни в какие походы и, что он вообще ненормальный, если может оставить не только друзей, но и девушку, которую позвал с собой.
Дима, прежде всего, удивился, с чего это вдруг в этой златовласке, которая так запросто предала его в недавнем походе, ни с того, ни с сего проснулись какие-то чувства? А, может, действительно в ней таится нечто такое, чего она не выдавала до сих пор, иначе с какой стати Валя начала бы эти увещевания задним числом?
Он стал спорить, что не с него это началось, а с места крушения, куда она ушла с Гришей и запропастилась. А он волновался, ходил искать их.
Валя стала возражать, что в их прогулке не было ничего предосудительного; просто ей было интересно узнать подробности крушения того самолета, хотелось увидеть другие детали разбившейся машины. Дима чуть было не сказал, что он тоже видел кое-какие детали чьего-то крушения, но удержался. Только промямлил, что он обиделся на Гришу, и что с ним он уж точно больше никуда не пойдет.
Валя теребила на груди узелок повязанной на шее легкой косынки и старалась не глядеть на Диму. Средь шумного танцевального зала разговор явно не клеился, и тогда он позвал девушку прогуляться по Динамо. Прошли к пруду, побрели вдоль берега. Где-то у окраины поселка, в частных подворьях, еще лаяли собаки, блеяли козы и доносились голоса не успокоившихся за день петухов. Спускались сумерки, а легкая пелена тумана начала подниматься над лугами и медленно окружать холмы с домами и огородами, что вблизи пруда. С другого берега, из-за запруды и с правой стороны, из покрытой ивняком низины, послышались соловьиные трели.
Перейдя на другую сторону небольшой плотины, Дима и Валя постепенно углубились в прибрежный лесок, состоящий из густого ивняка и ольшаника.
Дима впервые почувствовал, что если он не проявит к ней интереса, не обнимет ее и все такое, то случится то же, что и с одним из предыдущих знакомств: девушка Неля несколько вечеров провела с ним, а потом отказалась от свиданий. Позже он узнал от Нади Павлушко, которая передала ее слова: «Он такой зателёпа, даже ни разу не поцеловал меня». Это высказывание Нели всякий раз как острый нож больно ранили его и без того уязвленную душу, и особенно пронзительно эти слова проникали в него, когда он был, что называется, подшофе. Под воздействием винных паров в душе Димы стали возникать мысли о мести: пусть лучше считают меня грубым и нахальным, чем каким-то рохлей и губошлепом.
Когда они с Валей удалились на значительное расстояние от крайних частных домов поселка, Дима решил осуществить свой внезапно возникший план: взять ее силой. Если она может позволить э т о с кем-то другим, чем же он хуже того же Гриши?
Остановившись, резко притянул девушку к себе и поцеловал ее в увлажнившиеся губы. Интуиция подсказывала ему про ее целомудрие, но страсть брала верх над разумом. Она забилась в его объятьях, стала колотить его по спине, но по всему было видно, что в ее сопротивлении или было что-то наигранное или Валя была настолько не способной постоять за себя, что ее и без того слабые удары кулачками стали тише, а потом и вовсе прекратились. Огрубляющее воздействие окружающего мира, порой пагубное его влияние, а чаще отсутствие опыта, толкает молодость на поспешные выводы, на неосторожные шаги, на необдуманные поступки, жертвой которых может стать многолетняя мужская дружба или зарождающаяся любовь.
Дима проявил настойчивость на грани недозволенного, даже криминального. Он легко проник к ее тайникам, ощутил шелковистую кожу живота, бархатный волосяной покров и что-то еще такое, от чего у Димы застучало в висках, а перед глазами забегали цветные плавающие круги; гамма ощущений, судорожные движения, возня с чем-то плохо расстегивающимся, а потом вдруг возникла оторопь, минутная слабость: наверное, не стоило бы, но горячая влажность выдавала сдающуюся на милость победителя плоть. В ее глазах испуг сменился изумлением, когда неожиданно для самого себя Дима воспользовался последним аргументом в этом единоборстве, изначально предполагающем совмещение как необузданной страсти вперемешку с грубостью, так и самоутверждения, таящего в себе нежность, удовлетворение и… страх: что я наделал? Над его правым ухом послышался щелчок от излишней наэлектризованности; отброшенная маска стыдливости, резкий и болезненный скачок из привычной действительности к неосвоенной новизне развлечений, и, вот что интересно: на этом приграничье – к скорбной немоте, - а ведь я лишил ее невинности, тогда как все это время после размолвки думал про нее черт-те что. Теперь она мне не простит этого. Приятелю Грише в этих душевных терзаниях не отводилось почти никакой роли, кроме, разве что, мелкой и подлой мыслишки, наподобие: друг, тоже мне; по его милости сорвался; ничего не скажешь, крепко подставил… И вместе с тем, из-за него произошло нечто такое, после чего Дима с особой теплотой стал прижимать к себе эту испуганную птицу счастья, забившуюся в угол золотой клетки, все еще не переборовшую нервный тремор, остаточную дрожь, чувство стыда и, возможно, унижения.
Попрощалась она довольно сухо, чувствовалось, что для Вали это событие явилось полной неожиданностью.
От ее подруги Тани Дима узнал, что Валя не хочет с ним встречаться. Дима был в шоке; он испугался того, что его оставляют именно тогда, когда он больше всего нуждается в тесном общении с этой, теперь уже по-настоящему любимой девушкой.
Подруга объяснила, что Валя не ожидала от него такого отношения к себе, когда он, по сути дела, просто расправился с ней из-за каких-то нелепых подозрений. И еще сказала, что она должна прийти в себя, и, значит, какое-то время ей надо побыть одной. И, смягчившись, и, возможно, от себя: так получается, что Валя желает иметь около себя близкого человека, но одновременно она опасается этих отношений. Подмывало спросить, кто же берется объяснять интимные отношения между мужчиной и женщиной, не иначе как непристойное животное чувство, существующее только для размножения?
Его ум свербили слова Тани: «Она обещала никогда больше с тобой не встречаться». Как это возможно после того, что произошло между нами? Негативные впечатления, вызванные моим необдуманным поведением, могут стать серьезной помехой в наших взаимоотношениях. Не хочет встречаться… Вероятно, это первая реакция, наиболее эмоциональная и необдуманная. Надо ехать к ней искать встречи, что называется «заказывать новые смотрины». Тут ничего другого быть не может. Конечно, не случись тех моих подозрений в походе, я бы не сделал того, что оттолкнуло ее от меня. Но, скорее всего, я бы не сделал этого вообще, до самой армии. А там, пока я на службе, Валя тихо выскользнула бы из моих гипотетических объятий и оказалась бы в чьих-то более реальных и цепких волосатых руках: всегда поблизости найдется тот, кто не преминет воспользоваться выгодной для себя ситуацией. Человек предполагает, а бог располагает. Иногда он так располагает карты, что весь выигрыш достается только счастливчику.
Вероятно, завтра же он отправится к ней, но только не с этой страдальческой миной на лице, фу, какое противное зеркало в курительной комнате! Он вправе изложить суть своих притязаний на возможное счастье с ней, он должен доказать, что самое главное место в его сердце всегда будет принадлежать ей, и совсем не имеют значения приближающиеся сроки платежа, мы же всегда в долгу перед родиной, какая разница, когда ты будешь возвращать долг сторицей: в начале осмысленной жизни или в ее обессмысливающемся конце? Подспудно он ощущал наведенный на себя перст судьбы и уже как бы примерял ту тончайшую материю мира, из которой должна будет соткана и его последующая жизнь, в которой ничего не может быть выброшено без согласования с его желанием. Если ты не считаешь себя счастливчиком и тебе не дано легкого выигрыша, то в твоем распоряжении есть еще трудная победа. А, как известно, победителю достаётся все, особенно если эта победа обязана бессрочному торжеству чувства.
